* * *
Родислав дочитал выполненный на пишущей машинке документ и с огорчением отметил, что теперь в нем не было ни одной опечатки. Как жаль! Он с удовольствием сходил бы еще раз в маленькую комнатушку, где сидела лаборантка Лиза, и попросил бы ее исправить ошибки, при этом наклонился бы к ней и вдохнул ее запах – смесь духов и еще чего-то теплого и немного терпкого. От этого запаха у него кружилась голова и пылали щеки. В Научном центре Академии МВД он работал уже два месяца, и из этих двух месяцев один был страстно влюблен в Лизу Спичак, миниатюрную изящную брюнетку, живую и горячую, как огонь, жизнерадостную и веселую, как ребенок, такую прекрасную и такую желанную. Ни одну женщину в своей жизни Родислав не хотел так, как ее, Лизу, – ни свою жену Любу, ни многочисленных случайных любовниц, в связь с которыми он вступал «по ситуации» и в которых никогда по-настоящему не влюблялся. Теперь, после появления в его жизни Лизы, он уже начал сомневаться, а любил ли он когда-нибудь жену – настолько непохожим на ровную спокойную привязанность было то жгучее и головокружительное чувство, которое он теперь испытывал.
– Ну как, Родислав Евгеньевич? – спросил вошедший в комнату научных сотрудников начальник отдела. – Документ можно отдавать? Там все в порядке?
– Еще пара опечаток, – пробормотал Родислав, поднимаясь из-за стола. – Сейчас покажу Лизе, она поправит, и можно отдавать.
– Хорошо, я жду.
Родислав выскочил из кабинета и зашел в комнату лаборантки.
– Что, опять? – огорченно воскликнула девушка. – Я же, кажется, все выправила. Неужели что-то пропустила?
– Вот здесь, – Родислав старался говорить громко, чтобы его голос был слышен в другой комнате, – и еще вот тут.
Он сделал шаг по направлению к Лизе, наклонился и поцеловал ее в губы. Девушка ответила жадно и горячо, обхватив руками его бедра.
– Сумасшедший, – прошептала она, отстраняясь, – сейчас кто-нибудь войдет.
– Мы услышим, – ответил он тоже шепотом. – Ну, все, как договорились?
– Да, я доеду до «Сокола» и буду ждать тебя на платформе, у первого вагона. Только не задерживайся.
– Я постараюсь.
Они встречались в ее квартире – Лиза жила одна, и им никто не мешал. Никто и ничто, кроме необходимости возвращаться домой, к Любе и детям.
Ровно в шесть вечера Лиза заперла кабинет, попрощалась и ушла, а Родислав еще несколько минут поболтал с никуда не торопящимся пожилым старшим научным сотрудником, который всегда задерживался дольше всех.
От станции «Сокол» они еще долго ехали на троллейбусе, и Родислав мысленно считал с каждой минутой убывающее время, которое ему останется провести с Лизой, чтобы вернуться домой все-таки не очень поздно. Сегодня у него было «партсобрание», в следующий раз придется придумать банкет, который устраивает какой-нибудь сотрудник по случаю защиты диссертации или юбилея, или срочный научный отчет, а в самом крайнем случае – так называемую местную командировку, когда для сбора материала для научных исследований сотрудники отправлялись в разные организации, начиная от территориальных органов внутренних дел и расположенных в Московской области исправительно-трудовых колоний и заканчивая Центральным статистическим управлением. Эти чудесные, восхитительные встречи в Лизиной уютной двухкомнатной квартирке происходили реже, чем Родиславу хотелось бы, и он иногда с сожалением вспоминал о следственной работе, которая позволяла без особой дополнительной лжи возвращаться домой сколь угодно поздно и отсутствовать дома по праздникам и выходным дням, достаточно было только сказать Любе, что у него много работы, что он зашивается с документами или что его срочно вызвали. Но если бы он остался на следствии, он не познакомился бы с Лизой и никогда не узнал бы, как это бывает, когда не можешь думать ни о чем, кроме близости с женщиной, когда внутри все вздрагивает от одного только звука ее голоса, когда постоянно преследует ее запах, когда каждое прикосновение к ней вызывает восторг и становится невыразимым и невозможным счастьем.
Едва переступив порог Лизиной квартиры, Родислав начал судорожно раздеваться – времени оставалось совсем мало, партсобрания, конечно, бывают длинными, но всему есть мера. Уже через минуту он забыл обо всем на свете, в том числе о жене, детях и том самом партсобрании, которое не может длиться до глубокой ночи.
Потом он разнеженно валялся на широком диване, пил сваренный Лизой кофе, курил и думал о том, что у него не хватит сил встать и уйти.
– Ты определился с темой диссертации? – спросила она, устраиваясь рядом с ним под одеялом.
– Пока нет. Время еще есть, – лениво ответил Родислав. – Куда торопиться?
– Но реферат нужно писать уже сейчас, – возразила Лиза, проработавшая в академии целых четыре года, с момента ее основания, и хорошо изучившая порядки. – На дворе май, в сентябре вступительные экзамены в адъюнктуру, без реферата тебя к ним не допустят. Знаешь, Родик, я бы тебе посоветовала взять что-нибудь связанное с региональными особенностями или с исправительно-трудовыми учреждениями.
– Почему? – он удивленно уставился на девушку. – Колонии меня никогда не интересовали, и в провинцию я не собираюсь. С чего у тебя появились такие мысли?
– Дурачок, – она ласково поцеловала его в плечо, – тебе нужна тема, по которой ты сможешь постоянно ездить в командировки, понял?
– Зачем? Уезжать и не видеть тебя?
– Снова дурачок, – она рассмеялась. – У каждой командировки есть две точки: точка отъезда и точка возвращения. Догадываешься?
Теперь он понял, что имела в виду Лиза. Из командировки всегда можно вернуться чуть раньше, может быть, на день, на полдня или даже всего на несколько часов, но это будут часы, которые они смогут провести вместе, не придумывая никаких банкетов и партсобраний. Родиславу не очень понравилось, что Лиза додумалась до этого раньше, чем он сам, и ему совсем некстати припомнились туманные намеки сотрудников отдела на то, что Лиза с ее красотой, живым веселым нравом и неприкрытой сексапильностью никогда не оставалась без внимания мужчин, как преподавателей и научных сотрудников академии, так и слушателей и адъюнктов. Он гнал от себя мысли о том, что у Лизы до него были и другие мужчины, а может быть, он и сейчас у нее не единственный.
Он все-таки собрался с силами, вылез из-под одеяла и начал одеваться. Потом присел на край дивана, потянулся к Лизе, поцеловал ее спутанные волосы.
– Не хочется уходить.
– Надо, – она шутливо погрозила ему пальцем. – Если хочешь, чтобы следующее партсобрание состоялось, с предыдущего следует возвращаться вовремя. Зачем будить лишние подозрения?
Он кивнул, молча соглашаясь, но в то же время червячок ревности снова зашевелился: очень уж она предусмотрительна, и это выдает в ней не столько ум, сколько опыт бывалой любовницы женатых мужчин. Но какое все это имеет значение, если сейчас она с ним, с Родиславом, и если он жить не может без того ошеломляющего, оглушительного восторга, который охватывает его рядом с ней! Такого никогда не бывало ни с Любой, ни с другими женщинами.
Домой он возвращался на такси, так получалось куда быстрее, чем тащиться в троллейбусе до метро, потом ехать на метро с двумя пересадками, потом ждать на остановке автобус, который будет ехать до нужной улицы добрых полчаса. Чем ближе Родислав подъезжал к дому, тем острее начинал чувствовать голод: обедал он в два часа, у Лизы только кофе выпил – ни на что другое времени уже не хватало, а теперь десятый час. Он с удовольствием думал о том, как войдет в чистую просторную квартиру, вдохнет знакомые вкусные запахи Любиной стряпни, снимет форму, переоденется в спортивный костюм, вымоет руки и сядет за стол. И будет разговаривать с Любой, как привык разговаривать с ней все четырнадцать лет совместной жизни, будет рассказывать ей о работе, о коллегах, о том, какой документ он сегодня подготовил и удостоился похвалы начальника отдела, о циркулирующих по академии слухах о грядущих кадровых перемещениях в руководстве министерства, в результате которых Николай Дмитриевич Головин, скорее всего, станет заместителем министра. И конечно, придется рассказать о том партсобрании, на котором он так задержался. Родислав уже примерно представлял, чему оно было посвящено и почему оказалось таким длинным. Врать он не любил, и это проклятое партсобрание, вернее предстоящая ложь о нем, было единственным, что омрачало его возвращение домой.
Дети еще не спали, пятилетняя Леля немедленно забралась к отцу на колени и стала требовать, чтобы он послушал, как она сегодня в детском саду поссорилась с девочкой, которая во время прогулки сорвала на газоне цветочек мать-и-мачехи, понюхала и бросила.
– Цветочек лежал и плакал, ему было больно, – в глазах у Лели стояли слезы, – я даже слышала, как он кричал и звал на помощь, а Маринка пошла дальше и даже не оглянулась. Я ей сказала, что она плохая и злая, потому что обидела цветочек, а она меня стукнула и еще воспитательнице нажаловалась, как будто я ее обзываю. Папа, правда же, цветочки обижать нельзя?
– Правда, принцесса, правда, – с растроганной улыбкой сказал Родислав, целуя ее мокрые глазки, – цветочки обижать нельзя, и вообще никого нельзя обижать, ни зверей, ни растения, ни людей. Ты была совершенно права. Воспитательница тебя наказала?
– Нет, она просто сказала, чтобы я не обзывалась.
– А ты ей сказала, что Марина тебя стукнула?
– Нет, – потупилась Леля.
– Почему? Надо было сказать.
– Я не сказала, – повторила девочка. – Пусть она меня стукнула. Мне за цветочек было обидно. Мне его было так жа-а-алко! – И она снова разрыдалась.
Люба подхватила дочурку на руки, бросив на Родислава укоризненный взгляд, мол, не смог повести разговор так, чтобы ребенок не возвращался к грустной теме.
– Лелечка, цветочку уже не больно, у него быстро все прошло, честное слово. Ведь когда Марина тебя стукнула, тебе же не было больно, правда? Ты даже воспитательнице не сказала об этом и сразу же забыла. Так и у цветочка, у него поболело несколько минуток и прошло. Сейчас он уже здоровенький и веселенький.
– Честное слово? – с надеждой спросила девочка.
– Честное-пречестное. Иди умывайся, чисти зубки и ложись, я буду папу ужином кормить.
Из своей комнаты выглянул тринадцатилетний Коля.
– Привет, пап. А что у вас за шум? Почему ребенок плачет?
– Она уже не плачет, – поспешно ответила Люба, – она уже идет умываться и ложиться спать, да, Лелечка?
– Нет! Я с папой хочу!
– Лелечка, папа только что пришел с работы, – серьезным и каким-то взрослым голосом сказал Коля, – он очень устал, ему надо покушать и отдохнуть. Давай, моя сладкая мышка, пойдем вместе умываться, я тебе помогу, а потом я тебе книжку почитаю, хочешь?
– Хочу!
Леля радостно, забыв про слезы, схватила брата за руку и отправилась в ванную.
– Что у Кольки в школе? – спросил Родислав, приступая к трапезе за красиво накрытым столом. – Что-то он сегодня больно положительный. Опять пару схватил?
– Тройку в четверти и за год, – улыбнулась Люба, наливая из супницы в глубокую тарелку рассольник. – Теперь подлизывается. Ну что с ним сделаешь?! На него совершенно невозможно сердиться. Знает, паршивец, что сказать, как сказать, когда сказать, чтобы его снова все любили. Он добрый мальчишка и по большому счету хороший, только учиться ленится, хотя и способный.
– Это да, – согласился Родислав. – Вкуснотища! Нигде и никогда не ел таких рассольников, как у тебя. А что на второе?
– Голубцы, ты же сам вчера просил. А к чаю пирог с ягодами, твой любимый. Или тебе кофе сделать? Кстати, я сегодня банку растворимого урвала в магазине, возьми завтра на работу.
– Да ну? – удивился он. – Такой дефицит! Тебе повезло.
– В последнее время его стало легче купить, кофе же подорожал в два раза, забыл? И шоколадные конфеты тоже.
Конечно, насчет кофе Родислав забыл, вернее, ему не с чего было помнить, он в магазин уже давно не ходил: все хозяйственные заботы с самого начала их совместной жизни лежали на Любе. А вот про конфеты помнил, потому что регулярно покупал их для Лизы, и обратил внимание, что действительно, ассортимент того, что можно было найти на прилавках, стал побогаче.
– Давай кофейку, – решил он.
– А спать? Ведь не уснешь.
– Усну. И потом, еще рано, а мне столько нужно тебе рассказать.
Он с аппетитом уминал голубцы со сметаной, вдыхая запах кофе, который Люба сначала молола в ручной мельнице, потом заваривала каким-то особенно хитрым способом, отчего напиток получался необыкновенно ароматным и вкусным. Нигде – ни в ресторанах, ни в гостях – ему не доводилось пробовать кофе вкуснее.
– Вы с мамой решили, когда мы детей вывозим на дачу? – спросил Родислав.
– Послезавтра, в субботу. Жалко, что моя мама не может папу оставить одного, если бы она поехала на дачу вместе Кларой Степановной, было бы легче, – посетовала Люба. – Тамара права, папу очень избаловали и мама, и Бабаня.
– Кстати, – оживился Родислав, – Николай Дмитриевич тебе не говорил, что его ждет повышение?
– Повышение? – обрадовалась Люба. – Нет, он ничего не говорил.
– Что ты! У нас вся академия гудит, что одного замминистра снимают, а на его место назначают Николая Дмитриевича.
– Здорово! А что еще у вас в академии происходит? На какую тему было партсобрание?
– Доклад по книгам Брежнева «Малая земля» и «Возрождение». Я чуть не уснул, честное слово! И не пойти нельзя. Скука смертная! У вас на заводе уже обсуждали эту бессмертную литературу?
– Нет, еще все впереди.
Попивая кофе с ягодным пирогом, Родислав неторопливо и в подробностях рассказал жене о работе, о срочном документе, который сегодня подготовил по указанию начальника, и поделился своими размышлениями по поводу темы будущей диссертации.
– Можно взять что-нибудь о личности осужденных за преступления против собственности, но для сбора материала придется не вылезать из колоний, а это означает постоянные командировки, – осторожно забросил он удочку.
– Но тебе это интересно?
– В общем, да, – аккуратно ответил Родислав. – Но меня больше привлекает другая тематика. Я бы с удовольствием занялся проблемами повышения эффективности управления предварительным следствием. Это ново и довольно модно сейчас, наука управления сегодня на коне, а я все-таки столько лет в следствии проработал, кое-что в этом понимаю. Но опять командировки, материал-то надо на местах собирать. Как ты будешь без меня справляться?
– Ой, Родинька, да ты вообще об этом не думай! – воскликнула Люба. – Я отлично справлюсь, ты выбирай ту тему, которая тебе ближе и интереснее, а у нас все будет в порядке, и мамы наши, слава богу, на ногах, всегда помогут, если что. Но все-таки мне кажется, что про личность осужденных – это интереснее. Это же живые люди, каждый со своей судьбой, со своим характером, со своей историей… Неужели тебе это совсем неинтересно?
– Любаша, мне обе темы интересны, но я должен думать о перспективах, понимаешь? Если я буду писать о личности преступника, то мне придется готовить диссертацию на кафедре криминологии, а если про следствие – то на одной из управленческих кафедр. Их у нас в академии несколько. Я тебе уже говорил, что наука управления сейчас на коне, это писк моды, и тех, кто ею занимается, с удовольствием двигают потом на хорошие должности. Ты же знаешь, моя цель – организационно-инспекторское управление Штаба МВД, я хочу туда попасть, а с диссертацией по криминологии у меня шансов куда меньше, чем с диссертацией по управлению.
– Тогда конечно, – согласилась Люба. – Ты делай, как тебе лучше, а насчет командировок даже и не думай беспокоиться. Все будет нормально.
– А что у нас происходит, кроме Лелькиного цветочка и Колькиной тройки?
– Папа устроил маме скандал, – со вздохом сообщила Люба. – Ему в руки попалась квитанция на оплату междугородних переговоров, и он обнаружил, что мама несколько раз звонила Тамаре в Горький. Представляешь, что он устроил?
– Могу себе представить, – Родислав сочувственно покачал головой. – Бедная мама Зина. Зачем же она в кредит звонила? Купила бы талончик – никто бы ничего не узнал.
– Да ей и в голову не пришло, что папа будет квитанции проверять. Теперь они с Тамарой уходят в глубокое подполье: либо мама покупает талон, либо Тома будет звонить сама днем, когда папы дома нет, либо мама приходит сюда и звонит от нас.
Родислав допил кофе, но из-за стола не встал, он продолжал разговаривать и смотрел на сидящую напротив него Любу. Пока он не закончит говорить о том, что ему интересно, жена не начнет мыть посуду и убирать кухню, она так и будет сидеть, подперев ладонью подбородок, смотреть ему в глаза и слушать. Никто никогда не слушал Родислава Романова так внимательно и заинтересованно, как Люба, никто не помнил всех деталей и мелочей, о которых он упоминал, и ни с кем ему не было так свободно, как с женой, которая никогда его не критиковала и не говорила, что он в чем-то не прав. Правда, в последнее время ему приходится ей лгать насчет партсобраний и банкетов, но это такая мелочь по сравнению со всем остальным! Он безумно любит Лизу, любит до помрачения рассудка, до темноты в глазах, но отказаться от этого спокойного и надежного уюта он не в силах, поэтому о разводе не может быть и речи. Во всяком случае, пока. Тем более тесть ему развода не простит, и тогда прощай карьера.
* * *
Боль в груди становилась все сильнее, Люба уже почти не могла дышать, но продолжала сидеть за столом и слушать мужа. Нельзя показывать, как тебе плохо, нужно делать вид, что все прекрасно, что твой дом по-прежнему является островом мира, покоя и благополучия, только тогда Родислав будет возвращаться сюда с удовольствием. И вообще, будет возвращаться…
У него есть другая женщина, в этом Люба была уверена. Она почувствовала эту «другую» сразу, с первого же дня, когда Родислав однажды вернулся домой не таким, как обычно. На первый взгляд ничего не изменилось, он, как и всегда, переоделся в спортивный костюм, помыл руки и сел ужинать, задавал вопросы о детях и домашних делах, потом сам что-то рассказывал, но Люба отчетливо видела, что мысли его витают где-то в другом месте, а потом, в один прекрасный момент этого же вечера, вдруг почувствовала, что ее сравнивают. Ее с кем-то сравнивают. Родислав смотрит на нее, смотрит, как она сидит, как двигается, он слушает, как она говорит, и сравнивает с другой женщиной. Люба не смогла бы точно сказать, по каким признакам она это определила, но сомнений у нее не было. Как не было сомнений и в том, что сравнение это было не в ее пользу.
В тот вечер впервые за все годы их брака Родислав не взял ее за руку, засыпая. И вообще старался даже во сне не оказаться слишком близко к Любе. Спустя примерно неделю он выступил с инициативой спать под разными одеялами, дескать, он спит беспокойно, ворочается и не хочет мешать жене. Люба молча достала второе одеяло. Она отлично понимала, что все это означает. «Только бы там все не зашло слишком далеко, – твердила она про себя, – только бы он не надумал разводиться, только бы не ушел. Я готова на все, я все вытерплю, только пусть он останется со мной. Я не смогу дышать без него, я сразу же умру».
Она перестала целовать его по утрам, когда будила, но Родислав этого даже не заметил. Она стала очень внимательно продумывать вопросы, которые задавала ему, чтобы не заставлять его выдумывать излишнюю ложь: никаких подробностей про партсобрания, банкеты, юбилеи, затянувшиеся заседания отдела и местные командировки. Она не настаивала на том, чтобы он приводил в гости новых сослуживцев, потому что понимала: эти люди, скорее всего, знают любовницу Родислава, и им будет неловко смотреть Любе в глаза. Конечно, она по-прежнему радовалась, если муж приводил в дом гостей, и была все такой же радушной и хлебосольной хозяйкой, но при этом ее постоянно грызла мысль: «Они все знают, и они тоже сравнивают меня с ней. И получается, что она лучше».
Ей теперь все время было больно. И ей казалось, что никогда она не любила Родислава сильнее, чем в этот первый месяц его новой любви.