ОЛЬГА
С Андреем мы познакомились в конце августа. То лето, в принципе, ничем не отличалось от нынешнего или прошлого. Все как обычно — в кон¬це июня мы закрыли квартал, я с Лилькой уехала отдыхать в Италию, потом вернулась, потом две недели втягивала себя за уши в рабочий процесс, потом потянулась бесконечная череда вечеринок, проходивших за городом, на летних верандах мос¬ковских ресторанов или у кого-то дома. И все мы были традиционно расслаблены, легки на подъем, сексуальны и слегка пьяны. Даже скорое наступле¬ние осени не слишком нас напрягало. Мы проводи¬ли вечера в компаниях звезд русского шоу-бизне¬са, или зкспатов, или обворожительных мужиков с криминальным прошлым, или топ-менеджеров, или диджеев, или полуспившейся богемы — всех и не упомнишь. Пятница традиционно начиналась легким ужином в четверг и заканчивалась плотным завтраком в понедельник. Мы катались на прогу¬лочных катерах, кабриолетах, разбитых «Жигу¬лях» бомбил, скутерах широкоплечих тренеров по фитнесу, и даже на поездах метро. В основном все события происходили ночью. Как обычно летом, все стоящие события происходят по ночам. Такая ночь длиной в три месяца… В общем, ничего при¬мечательного тем летом не происходило — вот только две пары новых туфель натирали сильнее обычного, да у машины пришлось сменить бампер. Первое событие — следствие неумелого посеще¬ния распродаж, второе — неумелой парковки. Вот и все, что мне запомнилось из августа 2003 года.
А потом появился Он. Я сидела на летней веранде кафе «Фреско» на дне рождения своей неблизкой подруги, и откровенно скучала, переговариваясь с Лилькой на тему свежих чувств, нового увлечения, а может быть, даже романа. Андрей с приятелем приехал около полуночи. Я точно помню время, потому что как раз собиралась уезжать. «Какой хороший мальчик», — сказала Лилька, цокая язы¬ком. «Да, ничего», — бросила я, и из чувства про¬тиворечия решила остаться. Чуть позже оказалась рядом с ним, и начались милые шутки, обсуждение каких-то журнальных статей, концертов, отпуска, работы… В общем, ни к чему не обязывающие раз¬говоры. Красивый мальчик, красивая девочка — что может быть проще? Очередное летнее знакомство. Через двадцать минут поддалась уговорам выпить еще шампанского, хохотала над его рассказами про детские годы в Америке. Еще через час почувство¬вала себя пьяной, потом попросила его проводить меня на такси до дома и… все.
Он оказался безумно интересным человеком. Журналист, мать в Америке, отец в России, родил¬ся в Питере. Он слишком выделялся на фоне московских людей моего круга, которых если и можно как-то охарактеризовать, то только словами «лег¬кие, ненапряжные». Слово «позитив» тогда еще не вошло в обиход. Мы стали чаще встречаться. Вече¬ринки, андеграундные концерты, кино, выставки, совместные походы в книжные магазины… В какой-то день случился спонтанный секс. Да, хоро¬ший, но даже после него мы умудрялись оставаться друзьями. Мои подруги в шутку называли нас мо¬лодоженами — в самом деле, пару раз в неделю нас видели вместе, при этом я продолжала утверждать, что мы просто друзья. Идиотская история. Хотя он мне определенно нравился.
Я влюбилась как-то в шутку, что ли. Да, имен¬но в шутку. «Мы слишком разные, зайка, — любил повторять он, — у тебя впереди карьера, удачное замужество и дети. У меня — скорый отъезд в Гол¬ландию или проза ». Да, стоит сказать, он ненавидел всеобщее погружение в западную модель, предпо¬читая ей свободу, и немного писал. В общем, мы были классическими противоположностями, пред¬почитая ругаться до смерти, нежели соглашаться с чужими привязанностями, а уж тем более с чу¬жим вкусом. «Странная история, — сказала Лиль¬ка, — я скорее покрашу волосы в зеленый цвет, чем поверю, что у вас получится что-то серьезное». «Думаю, что мы поженимся!» — расхохоталась я, в душе полностью с ней согласившись. Удачная по¬лучилась шутка. Кстати, Лилька так и не перекра¬силась.
Наступил октябрь. Мы просыпались вместе не реже шести раз в неделю. Мы обнаружили не менее пятидесяти фильмов, которые нравились обоим, групп двадцать, которые мы оба искренне считали крутыми, нескольких дизайнеров, от которых при¬ходили в восторг, десяток книг и спектаклей, над которыми чуть не всхлипывали в одних и тех же местах. И это не считая миллиона мелочей, которые мы находили «прикольными», «симпатичными», «ничего себе», «не безнадежными» и «клевыми». Оказалось, что путь от полных противоположнос¬тей до единого целого — всего лишь месяц.
Потом наступила зима, и мы бегали по снегу, за¬ливались хохотом, ловили друг друга в подмосков¬ных сугробах, играли в снежки, катались на конь¬ках, падая друг на друга, улыбались так, как могут улыбаться только в кино. И все стало настолько искренне, настолько открыто — щеки румянятся от мороза и внутреннего тепла, губы постоянно обветрены от поцелуев, глаза блестят. Мы счастли¬вы, мы целуемся так крепко, словно за всю жизнь никогда никого не целовали. Мы пьем глинтвейн, готовим дома фондю, отключаем телефоны, чтобы спрятаться от всех на целые выходные. Мы посто¬янно занимаемся любовью и даже сами не верим в то, что люди способны так самозабвенно трахать¬ся без помощи нанотехнологий. Наши почтовые ящики не выдерживают ежедневной переписки с открытками, фотографиями и рисунками в прило¬жениях. Ящик с эсэмэсками приходится вычищать раз в две недели, иначе он лопается от тысяч запи¬сок (не считая тех, особенных, которые ты сохра¬няешь). Мы изнасиловали все доступные средства связи — телефоны, ICQ, почту, собственные live journal'ы. Мы просто с ума сошли, и это безумие до¬стигало пика, если кто-то из нас заболевал. Я пер¬вый раз в жизни поняла, что такое ощущать кожей другого человека. Я чувствовала его температу¬ру, его кашель, его насморк, его больную голову. Когда он лежал дома с температурой, я заряжала батарейку сотового не меньше двух раз, если мне не удавалось уехать с работы пораньше, а то и вов¬се прогулять. Даже похмельем мы стали страдать одинаково, что, впрочем, неудивительно. Это была зима записок — они были везде: на холодильнике, утром на зеркале в прихожей, в карманах и, конеч¬но, в уже изнасилованных нами средствах связи. Как же без этого? И еще это была зима цветов. Если раньше с цветами у меня ассоциировалась весна, то теперь, глядя на подаренный мне букет, я невольно вспоминаю ту зиму. А потом наступил Новый год с его мандаринами, елками, красными коробками в смешной подарочной бумаге, шутихами, салютами, фейерверками и четырехдневным загулом на даче у его друзей. У его потрясающих друзей, таких же, как он, ненормальных, друзей моего мужчины, к которым я так привязалась и кого так полюбила. Я даже стала дружить с их девушками, пыталась стать хорошей подругой и перезваниваться не реже раза в неделю. Стоит заметить, что с тех пор знакомые всех моих последующих мужчин вызы¬вали у меня только раздражение. Равно как и их девушки.
К началу февраля мы безвозвратно утонули в нежности. Мы ходили за ручку, целовались практически везде, вместе принимали душ по утрам, поправляли друг другу шарфы, вырывали друг у друга магазинные сумки, пили из одного бокала, сломя голову неслись за таблетками, если у кого-то начинала болеть голова, никогда не выкуривали последнюю сигарету в одиночку. И самое главное во всем происходившем — его глаза. Такие искря¬щиеся, такие трогательные, иногда со снежинкой на реснице, иногда мутные от недосыпа. Его глаза. Каждый день. Близко-близко…
Да, все было безумно трогательным — то, как он спит, как ест, как целует мои замерзшие паль¬цы, как снимает обувь, говорит по телефону, дарит мне милые безделушки, посвящает мне километ¬ровые постинги в своем livejournal, курит, засыпая пеплом все пространство вокруг себя. Любившие без ума знают это состояние, когда самое трога¬тельное в твоем мужчине — его недостатки. Те ма¬ленькие штришки его поведения, замечая которые ты покрываешься мурашками, роняешь слезу или застываешь с глупой улыбкой.
На день Святого Валентина он подарил мне кольцо — простенькое колечко с малюсеньким камнем, лучше которого на моих руках ничего не смотрелось все последующие годы. В конце марта мы начали планировать поездку на майские праз¬дники, к концу апреля считать дни, оставшиеся до нее, в начале июня — планировать следующую, а в августе стали подумывать о том, чтобы завести со¬баку. До середины сентября нас как бы и не было здесь, то есть мы находились в Москве почти все это время, только никого не замечали, делая вид, что и нас никто не видит. Мы просто растворились друг в друге. Раз — и все. Как сахар в чае. Осенью начались мои первые робкие разговоры о чьих-то свадьбах, знакомых, ждущих ребенка, беременных подругах и поймавшей свадебный букет двоюрод¬ной сестре. Во время таких разговоров он стано¬вился особенно трогательным. Он мог мне вообще ничего не отвечать — просто молча смотреть в гла¬за: и так все понятно без слов. Если вы встретите в метро или троллейбусе пару молча улыбающихся и нежно гладящих друг друга людей, не спешите думать, что они немые. Это просто разговор двух инопланетян, сходящих друг от друга с ума. Их нет здесь, среди нас. Они где-то там — в космосе.
Тем временем наш собственный космос стал постепенно сужаться. Поздней осенью Андрей вошел в какой-то бизнес, связанный с продажами светового оборудования. Партнеры любили час¬тые совещания, время от времени заканчивавшиеся далеко за полночь, поездки к клиентам — клубам и дискотекам, посещения презентаций с целью упро¬чения деловых контактов и командировки в Питер, где они собирались открывать филиал. «Это мой родной город, зайка. К тому же он нереально раз¬вивается! » Изредка мы встречались на ужинах с его партнерами и их подругами и женами. Эти люди уже не казались мне особенными по сравнению с его друзьями из новогодней компании. У Андрея появилось настоящее рабочее расписание, только, в отличие от меня, он работал с двенадцати дня до десяти ночи, тогда как я — с десяти утра до семи вечера. Мы встречались по вечерам, болтали за ужином, потом смотрели кино, на выходные стара¬лись куда-то выбираться. Как-то незаметно в нашу речь вошло выражение «совместная жизнь».
Я постепенно поняла, что мы просто привыкли друг к другу. Диалоги стали банальными, новости — неинтересными, анекдоты — несмешными, а секс умеренным… Фильмы, музыка и книги, когда-то приводившие в восторг обоих, пылились на пол¬ках, потому что ни у кого из нас не было желания пересматривать или перечитывать их. Нового мил¬лиона вещей, которые мы вместе могли бы назвать «прикольными», отчего-то не появлялось.
Даже вкусы в одежде у нас стали стремительно расходиться.
— Я в клубном бизнесе, зайка, он обязывает вы¬глядеть соответствующе.
— Соответствующе чему, Андрюша?
— Ну… соответствующе клубному бизнесу…
Как-то зимой Андрей впервые не пришел ноче¬вать, позвонив от Антона и сославшись на то, что они там жутко напились. Антон подтвердил. В ту ночь я впервые разрыдалась — «соответствующе клубному бизнесу». На следующий день устрои¬ла ему дикую истерику с вопросами, требования¬ми клятв в верности, немедленного предъявления алиби. Дура, одним словом. Не получив должных, как мне тогда казалось, свидетельств, я разозли¬лась. На него, на его друзей, на его новый бизнес, наконец. Я чувствовала, что все меняется, и я ниче¬го не могу с этим поделать. Ушла какая-то важная деталь, та самая деталь, что поддерживала наши отношения. Глядя на него, я не могла понять, что изменилось. Теперь мне кажется, все дело было в его глазах. Они больше не сияли. В тот день я поня¬ла, что нежность ушла. Что я не могу больше очарованно наблюдать за тем, как он рассыпает пепел по всему столу. Любовь уходит — остаются только недостатки.
Нет, загулы не продолжились, наоборот, он стал приходить раньше, мы проводили больше време¬ни вместе, пару раз даже съездили на выходные в Питер. На первый взгляд, все снова встало на свои места. А через месяц опять повторилось. Он стал часто приходить под утро, у него появилась работа по выходным, телефонные разговоры, которые он предпочитал вести при закрытых дверях, ссылаясь на «бизнес-процессы».
Я больше не злилась на него, нет. Даже раз¬дражение ушло, осталась только озлобленность. Я больше не корила ни его, ни себя, предпочитая проводить вечера в компании подруг, у которых все шло практически таким же путем. «Нужно либо жениться, либо завести ребенка. А лучше все вместе», — советовали они. Я соглашалась, потому что у многих моих подруг имелось и то, и другое, что никак не сказывалось на их отношениях с муж¬чинами. Я решила выдержать паузу, посмотреть на все со стороны, прислушаться к себе, подождать чего-то, что, черт возьми, вернет нас в прежнее со¬стояние нежности. В ту зиму цветов. Я надеялась. Я верила. Я ждала, потому что просто не представ¬ляла, что делать…
Под Новый год мы обедали с Лилькой, которая снова вернула себе место самого близкого человека в моей жизни. Мы долго болтали ни о чем со всеми этими «как дела», «чего нового» и «какие планы». Под конец обеда она сказала, что у нее для меня есть неприятная новость. В общем, она «не хоте¬ла говорить», «решила не обострять», «вообще не любит эту грязь», но тем не менее я должна знать, что в среду Лилька видела Андрея целующимся с какой-то шлюхой в клубе «Осень ». Я закашлялась, Лилька стала колотить меня по спине, у меня брыз¬нули слезы, то ли оттого, что я поперхнулась, то ли… конечно, от услышанного. В течение получа¬са Лилька обрушила на меня все подробности той сцены, живописав все так, как умеют только самые преданные подруги. Я совершенно точно знала, что это не вранье, потому что в среду Андрей заявил¬ся в четыре утра, делая вид, что о-о-очень сильно напился. Мужчины почему-то уверены, что плохая игра в бухого — хорошая отмазка.
Приехав домой, я выпила полбутылки вина, дождалась Андрея и сообщила ему, что он может убираться на все четыре стороны без объяснений. Андрей покраснел, неловко попытался выяснить причину моего решения, а услышав, снова начал краснеть, нести всякий бред: «это было не то, что ты думаешь», «ты веришь этой идиотке?», «это наша сотрудница», и прочее. Последним аргумен¬том прозвучало «твоя Лилька сука, которая дав¬но меня хочет!». После этого я выставила его за дверь.
Мы не виделись неделю. Я не подходила к те¬лефону, когда он звонил, не отвечала на письма, вычеркнула его из ICQ, я думала только об од¬ном — чем Она лучше? Неужели Она может быть лучше меня? Нежность, трогательность… я баналь¬но налетела на обычное вранье. Может, это даже и не вранье, просто образ жизни? А может, причина во мне? Я сама изменилась, стала невнимательной, усталой, привыкла, наконец? И он не выдержал. Устал, взбесился, наделал глупостей. В общем, еще неделю я проводила вечера, борясь с чувством вины. Потом снова начала ходить на вечеринки, посещать клубы, однажды от отчаяния пошла це¬ловаться с малознакомым, но близко плясавшим экспатом.
А следующим утром поняла, что не могу без него. Я плюнула на условности и позвонила. Лучше быть счастливой, чем гордой. Он приехал че¬рез час. Квартира снова наполнилась Его запахом, Его голосом, Его милыми недостатками. Мы снова нырнули. Я зареклась общаться с подругами, за¬реклась думать о чем-то, кроме него.
Падать, погружаться, тонуть, терять точку опо¬ры… Страсть и осознание того, что можешь дышать и существовать только когда он рядом. Я готова прощать, забывать, любить, несмотря ни на что. И превращать себя тем самым в домашнее живот¬ное, готовое идти за своим хозяином на край света, только бы он шагал рядом. Я знаю для нас только один способ расстаться, но, черт подери, так тя¬жело на это решиться! Какая же я слабая! Нет, я не была такой, и, что самое приятное, не хочу та¬кой быть. Я верну все, чего бы мне это ни стоило. Я готова пожертвовать всем, что у меня есть, лишь бы больше не страдать, я смогу… Я обещаю тебе. Я тебя больше никогда не отпущу!
Следующие два месяца пролетели как сказка. Не хочется говорить банальность про «второй ме¬довый месяц», но так оно и получилось. Снег, в котором мы валялись, обжигал, лед на катке вы¬щерблен, в глинтвейне слишком много корицы, а на Патриарших прудах — слишком много людей. Мы ходили на все кинопремьеры в «Пушкинский», «Октябрь» или «Киргизию», кормили друг друга с ложечки десертами в «Шоколаднице», «Кофе-мании» или «Курвуазье», пили красное вино, ва¬ляясь в постели, исчезали на выходные, смотрели старые фильмы, фотографировали друг друга на улице. В общем, все было так хорошо, что, каза¬лось — лучше и быть не может. Потом наступил Новый год, который мы встретили вдвоем в Пра¬ге. Потом — Старый Новый год в обществе моих родителей. После трогательных семейных поси¬делок, когда родители разговаривают с твоим мо¬лодым человеком как с будущим зятем, когда твой молодой человек делает комплименты кулинарно¬му искусству твоей матери и долго курит на бал¬коне с отцом, сразу после Старого Нового года мы впервые серьезно заговорили о женитьбе. В конце января я забеременела.
Он примчался минут через сорок после того, как я сообщила ему по телефону эту новость. Помню тот ужин, дурацкие вопросы вроде: «ты хочешь мальчика или девочку?», приступы моей сентимен¬тальности, выборы места для детской кроватки, споры о том, можно ли покупать одежки и пеленки заранее или это плохая примета? Обсуждение имени будущего ребенка — час обсуждений мужских имен и два часа женских. Он больше хотел девочку. Той ночью я не могла уснуть от счастья. Вороча¬лась, вставала, сидела у окна на кухне, отправляла ему эсэмэски с признаниями в любви, чтобы они стали первым, что он прочтет, проснувшись. Все эти милые, почти уже семейные радости, приятные хлопоты и горячие признания продолжались еще три дня. На четвертый день Андрей исчез…

Когда он уходит, ты сходишь с ума. От горя, от ревности, от обиды. Он, такой нежный, такой тро¬гательный, такой любящий — он просто не мог это¬го сделать. Сначала ты просто не понимаешь, что произошло, — обзваниваешь его друзей, знакомых, случайных знакомых, опрашиваешь подруг, думая, что с ним что-то случилось. Но те лишь разводят руками или мычат, что недавно видели его, но «не очень уверены, когда точно». Ты начинаешь думать о самом страшном: его сбила машина, у него серь¬езные неприятности, он попал в больницу, он… Лю¬бящее существо слепо. Нас бросают, нас втаптыва¬ют в землю, а мы ничего не видим. Верим, любим, надеемся. Понимание приходит позднее. Недели через две. Он ушел. Бросил. Предал. Убежал. Его больше нет рядом.
Боль постепенно сменяется чувством потери. Сначала ты перечитываешь все его эсэмэски, письма, перебираешь все фотографии, где вы вместе, долго вертишь их в руках, вспоминая обстоятельства, при которых они сделаны. На этой он стоит с букетом тюльпанов, сорванных в три часа ночи с городской клумбы, на другой вы сидите рядом на дне рожде¬ния Наташки, и все твои подруги рассматривают его с неподдельной завистью, на третьей (снимал Он), ты стоишь на палубе прогулочного теплохода с развевающимися волосами и солнечными зайчиками в уголках темных очков — после того как он щелкнул фотоаппаратом, вы долго пили красное вино, мечтали о детях и приняли решение позвать на свадьбу только шестерых самых близких дру¬зей («ненавижу толпу родственников и приятелей, сидящую за столом буквой «Т» — сказал Он). Ты рыдаешь над этими снимками, выкуривая по три пачки сигарет в день, бегаешь к каждому телефон¬ному звонку, чувствуя, что сердце стучит где-то в области диафрагмы, просыпаешься ночами оттого, что тебе слышится, будто пришла эсэмэска, сводишь разговоры с подругами к обсуждению своих переживаний. Нет, тебе не нужно их сочувствие, утешение, советы и обнадеживающие слова о том, что все проходит. Все, что тебе нужно — это упо¬минание его имени, рассказы о том, что его где-то видели в одиночестве. В общем, пускай они говорят что угодно, лишь бы о нем…
Потом ты начинаешь ощущать потерю физи¬чески. У тебя скачет давление, постоянно слезятся глаза, тебя преследуют головные боли, чередую¬щиеся с бессонницей. Любые, даже самые пошлые песни, в которых упоминается измена, расстава¬ние или смерть, заставляют тебя плакать. Ты до¬ходишь до того, что, услышав топорную рифму «знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног» говоришь себе «это про нас». Земфира, МакSим, Shinead O'Connor, Cardigans, Bryan Ferry — теперь твои любимые исполнители. Не го¬воря уже о George Michael. Внезапно расплакать¬ся у маникюрши теперь для тебя обычное дело. А сколько мелодрам ты пересмотрела, предаваясь фантазиям о том, как он внезапно поймет, что ему нужна только ты, и захочет вернуться… Но разум знает: не захочет. Невозможно пробить стену рав¬нодушия. Он не вернется. Со временем все чаще в голове пульсирует: он не вернется. И все реже: а вдруг… В конце месяца ты решаешься. Убираешь эмоции, перестаешь надеяться, включаешь логику и отключаешь телефон. Последнее, о чем ты дума¬ешь перед абортом, — хорошо что маме ничего не сказала. Будто дернуло тогда что-то: «Не спеши». Возвращаешься из больницы с ощущением пор¬ванной тряпичной куклы. Тяжело. Дико тяжело. Особенно по ночам. Ты разучилась спать одна. «Донармил», «Ксанакс» и «Персен» становятся постоянными спутниками зарядки для телефона на твоей тумбочке (ты заряжаешь телефон везде, где есть розетка, понимая, что, если батарея вне¬запно сядет, сойдешь с ума. Телефон теперь всю¬ду с тобой — на переговорах, в солярии, в туалете, в… нет, в бассейн ты больше не ходишь по той же причине). Ты пробуешь пить, но не помогает. Не то чтобы тебя смущала утренняя помятость лица (учитывая ежедневно опухающие от слез глаза, это не проблема), просто тебя даже алкоголь не берет. В какой-то момент тебе приходит мысль о наркотиках, но все-таки ты родилась в приличной семье, где мама, женщина с твердым характером, внушала тебе, что все, что ты делаешь, ты делаешь для будущих детей. Господи, как же ты хотела от него ребенка!..
При мысли о ребенке, которого не захотел он, тебя перекашивает от злобы. Ты снова рыдаешь над вашими снимками, потом рвешь самые трогатель¬ные из них и выбрасываешь в помойку. Выкурив пачку сигарет, вновь заливаешься слезами, пере¬тряхиваешь помойное ведро и неумело склеиваешь скотчем обрывки фотографий, потому что все еще надеешься. Тебе бы самое время сейчас умереть, но даже этого ты не можешь себе позволить. И дело тут не в мучительном выборе между горстью снот¬ворного, выхлопными газами или вскрытыми вена¬ми. Ты все еще надеешься, что именно в этот мо¬мент он позвонит в дверь (по телефону, выйдет в ICQ, пришлет эсэмэску или письмо), а ты уже не сможешь ответить…
Ты живешь непрерывным ожиданием. Потому что тот, с кем тебе было так хорошо, не может не вернуться. Ведь так, как он любил тебя, он боль¬ше никого не полюбит. Не сможет, не выйдет, не хватит сил. Просто он этого еще не понимает. Ему нужно еще совсем чуть-чуть времени на то, чтобы вспомнить тебя. Развернуть машину, выбежать из дома, сорваться с вечеринки, убежать от друзей и… вернуться…
Он же знает, что ты его ждешь… вчера, сегод¬ня, завтра, всегда, всю жизнь. Честно говоря, ты больше ничем и не занимаешься. Дома, на улице, на работе, на переговорах, в машине, в гостях… ты ждешь… В это время моим любимым видео стала песня грузинского певца Дато, где по стеклу ри¬суют песком. Интересно, он его видел? Сцена, над которой я каждый раз рыдаю — это та, где человек сидит под деревом и смотрит на лебедя. Впрочем, теперь я рыдаю над каждой подобной сценой да и без сцен тоже…
В течение полугода ты вновь и вновь прокру¬чиваешь всю историю вашей любви. Ты пытаешь¬ся примерить на себя чувство вины, объясняя его поступки, раздражение и последующие измены собственной невнимательностью, неспособностью к компромиссам, твердолобостью в попытке навя¬зать ему свою модель совместной жизни. Ты вспо¬минаешь, как обижала его пустой ревностью, по¬дозрениями, сколько времени проводила с подру¬гами, как одевалась дома (бесформенный халат и мягкие тапочки), забывала краситься, ерничала по поводу вашей сексуальной жизни. Ты, именно ты, глупая, надменная стерва, подтолкнула его к изме¬не. Ты вспоминаешь события и диалоги, которые он скорее всего и не помнит, зато ты теперь точ¬но знаешь, что именно они стали первопричиной вашего будущего разрыва. Дура, идиотка, тварь, сука — будь ты хоть на йоту умнее, все было бы хо¬рошо, вы до сих пор были бы вместе. Если бы тогда ты повела себя так, сказала бы то, сделала бы это… Неспособность что-либо изменить ввергает тебя в хроническую депрессию. Ты уже не плачешь, потому что больше просто не можешь…
Через год ты медленно погружаешься в апа¬тию. Каждый новый день похож на предыдущий: дом — работа — дом. Ты не ходишь на вечеринки, не встречаешься с подругами, не ездишь к родителям, не выходишь в Интернет — ты просто не хо¬чешь случайно услышать сплетню о нем, его дру¬зьях, новость, связанную с его бизнесом, — да что там, любое упоминание персонажа, носящего его имя, вызывает у тебя тоску. Ты перестаешь смот¬реть фильмы, которые вам с ним так нравились, переключаешься на другую волну, когда по радио звучит его любимый трек, стараешься ездить мар¬шрутами, пролегающими подальше от его дома, его привычных магазинов, ресторанов и кафе. Тебе уже все равно. Ты все чаще отключаешь мобиль¬ный, потому что некому тебе звонить. Все, что вче¬ра казалось таким значимым, сегодня не имеет ни¬какого смысла. Даже набранные тобой шесть кило¬граммов не вызывают ничего, кроме раздражения, вызванного необходимостью покупать новые вещи. Дело не в деньгах, просто тебе не хочется лишний раз выходить из дома. Постепенно ты учишься забывать и в какой-то момент действительно ощуща¬ешь провал в памяти. У тебя и в самом деле ничего не осталось — ни любви, ни боли, ни тоски, ни на¬дежды, ни будущего. В принципе, жизнь законче¬на. Выброситься бы из окна, да родителей жалко…
Жизнь больше не вызывает никаких эмоций — ты равнодушно смотришь душераздирающие новости о брошенных грудных детях, перестаешь подавать на улице бабушкам, проходишь мимо бездомных щенков, выключаешь телевизор, когда случайно натыкаешься на сериал о любви. Даже случайно найденная коробка с тремя его записками доволь¬но быстро оказывается на помойке — на полку не положишь, только пыль собирать. Тебе начинают нравиться идиотские шоу типа «Аншлага», «Нашей Раши», «Фабрики звезд» или концертов звезд отечественной эстрады. Позже в твоем доме по¬являются компакт диски P. J. Harvey, Pink, Дианы Арбениной, кино с Марлен Дитрих и Ренатой Лит¬виновой. Нет, лесбийская любовь тебя не притяги¬вает, отнюдь. Просто теперь ты знаешь, что нужно как-то жить без него…
Для начала ты покупаешь абонемент в фитнес: беговая дорожка, тренажеры, бассейн, сауна, мас¬саж. За три месяца теряешь пять килограммов. Меняешь макияж, косметический салон, солярий, маникюршу и гардероб. Между делом меняешь стрижку, которую носила последние семь лет, и те¬перь ты рыжая. Можно было бы и работу сменить, да тебя, как назло, повысили. Но это не страшно, на работе ты не особенно и распространялась о своих отношениях. Ты подумываешь о тату — не «сделать или нет», а в смысле выбора рисунка. Каждый день встречаешься со своими прежними подругами, а когда они заняты, встречаешься с новыми. Ты меняешь авто, начинаешь ориентиро¬ваться в новых модных ресторанах, клубах и кафе. Ты посещаешь все кинопремьеры и пару концертов в месяц. Вот только с книгами у тебя не складыва¬ется: прочитанные раньше разонравились, а новые не находятся. Глянцевые журналы читать ты так и не начала — сказывается воспитание. За последние полгода ты четыре раза была за границей.
Главное, что окончательно возвращает тебя к жизни — это развод близкой подруги с мужем (восемь лет в браке, двое детей). Ты искренне со¬переживаешь и бросаешься ей на помощь. Тебя распирает от чувства собственного мессианства. Одновременно ты пускаешься в жесткие загулы, чередующиеся с еще более жестким воздержани¬ем. Твоя основная задача — дать всем, чтобы это выглядело так, будто не даешь никому. Ты редко пользуешься презервативами, еще реже — теста¬ми на беременность, а с гинекологом встречаешь¬ся только потому, что это твоя подруга. Ты абсо¬лютно уверена, что с тобой ничего не произойдет, по крайней мере, пока он не встретит тебя: такую яркую, блистательную, в окружении молодых, бо¬гатых поклонников и завистливых подруг. Встре¬тит — и тут же скончается от воспоминаний. И ты идешь туда, где он может быть или где бывал, де¬лаешь вид, что тебе весело, что все и вправду хоро¬шо… Но себя не обманешь — на самом деле все это ужасно, и очень больно. И можно как угодно хо¬рошо выглядеть, купить новое платье, сделать но¬вую прическу, — тоску в глазах не уберет никакой мейкап. Но время идет, а он тебя все не встречает. Иногда ты плачешь (в основном по пьяному делу), изредка посещаешь стриптиз-клубы типа «Крас¬ной Шапочки», еще реже уезжаешь с барменами (любовников пока хватает). Ты начинаешь мстить всем остальным. Всем, кто оказался ПОСЛЕ. Ло¬маешь людей как сухие ветки, особенно тех, у кого чувств больше, чем у него.
Все окончательно ломается, когда к той под¬руге возвращается муж, а другая подруга рожает ребенка… в этот день в тебе укореняется мысль о необходимости выйти замуж. Желательно поско¬рее. Мстить уже нет желания, хочется устраивать собственную судьбу. Как-то вечером ты понима¬ешь, что изменилась. Можно сказать, превратилась в злобную стерву, но в действительности просто повзрослела. Выкарабкалась, выпуталась, не сло¬малась, забыла, отпустила…
Больше года у тебя все хорошо. Заботливый муж, уютный дом, карьерный рост, преданные под¬руги, которые советуются с тобой по любому пово¬ду, считая тебя самой мудрой и замечательной. Ты отдыхаешь за границей не менее шести раз в год, часто меняешь любовников, еще чаще — машины. Ты научилась жить рационально, преданная се¬мейному очагу. Ни одной из историй ты никогда не дашь перерасти в роман, потому что очень хорошо понимаешь, что твой муж — абсолютная редкость и невероятная удача. Это единственный человек, к кому ты испытываешь уважение, и кого ты никогда не предашь.
В принципе у тебя все хорошо. Да что там — просто отлично! Твоя жизнь похожа на хорошо снятое кино с огромным бюджетом. Фильм про¬должается, и, кажется, будет длиться бесконечно, пока в один прекрасный момент твоя близкая под¬руга не рассказывает тебе о сумасшедшем романе с молодым американцем русского происхождения. С мужчиной, каких, как ей кажется, уже не быва¬ет в природе. Трогательным, нежным, доверчивым, сводящим с ума.
Я слушаю ее рассказы о совместном отдыхе, бу¬дущей женитьбе, детях. О том, как его глаза блес¬тят от подобных разговоров. Я криво усмехаюсь бросив:
— Когда-то я знала подобного мужчину.
Мой сарказм улетучивается в тот момент, ког¬да она гордо демонстрирует его фотографию в журнале, рассказывая, что «журналистика — его хобби, хотя с таким талантливым пером он мог бы сделать ее второй профессией». Решение возника¬ет само собой. Нет ни отчаяния, ни ревности, ни потери сознания. Единственное, что могло бы меня выдать — это побелевшие костяшки сжатых в ку¬лаки пальцев.
— Лена, скажи, пожалуйста, он часто называет тебя зайкой? — спрашиваю я ее напоследок. В прин¬ципе, она могла бы даже не отвечать.

Отрывок из: Сергей Минаев
The Телки.

Я поражаюсь изобретательности руссих людей:
Один мой знакомый общался с девушкой Вконтакте и все хотел прислать ей домой цветы, но никак не мог узнать номер квартиры...знал только номер дома, в котором она живет...
Так вот, однажды ночью, он отправил ей, сделанное им видео в котором ничего не было кроме быстро меняющихся цветов картинки, и посоветовал смотреть во весь экран...она все сделала как он просил...А в это время 2 его друга стояли по разные стороны дома и палили в каком окне начнется эта "цветомузыка".
Цветы прислал. Уже 3 года вместе...
(с)

.
Вот это я понимаю...

Но буквально через минуту Полина оттолкнула его с прежней и даже большей ненавистью. По каким-то непонятным для Дениса соображениям она считала его виноватым в своём замужестве. Деня и сам много думал об этом, потому охотно принял всю вину на себя.
С тех самых пор, уже четыре года, Полина третировала его, как хотела, правда, денег больше не брала. Денис люто ненавидел её и как маньяк ждал каждой минуты, которую они смогли бы провести вместе.
Иногда, когда Полина была очень доброй, она садилась к нему на руки, вот и всё.
Сейчас она, видимо, была очень-очень доброй, потому что ещё и улыбалась не криво, а по-человечески, всем ртом, мягко и тепло.
- Ты же всё наврал, чтобы меня рассмешить? – спросила она.
Денис внимательно посмотрел на Полину.
- Конечно, - спокойно сказал он. – А тебе хотелось бы, чтобы это было правдой?
- Не-е-ет… - протянула Полина и поёжилась.
- Тогда это неправда, - пожал плечами Денис.
- А что топиться ходил? – спросила она.
- А это правда, - с улыбкой ответил Денис.
Ему хотелось польстить Полине.
- Но ведь это было бы совершенно бессмысленно, - серьёзно сказала Полина, особенно налегая на слово «бессмысленно».
- Конечно, некого было бы мучить, пришлось бы мучить мужа, - язвительно заметил Денис.
Полина нахмурилась и ящеркой соскользнула с его колен.
- Кстати, тебе пора, - заметила она. - Он скоро придёт.
- Чего ты не бросишь мужа и не уйдёшь ко мне? – не сдержался Денис.
- Ты не понимаешь, - строго сказала Полина, - Мы с тобой замучим друг друга до смерти, а с ним мне хорошо и спокойно.
- Но всё-таки чего-то не хватает. Иначе зачем я здесь? – с ухмылкой сказал Денис, забрал у Полины свой пистолет и начал обуваться.
Полина молча постояла над ним, потом открыла двери и невзначай заметила:
- Да, кстати, совсем забыла… У меня два месяца беременности.
Денис замер на месте.
- От кого? – глупо спросил он.
- От мужа, конечно, - рассмеялась Полина, - Не от тебя же.
Она захлопнула дверь и повернула ключ в замке.
Прошло несколько минут, а Денис всё стоял у неё перед дверью, как оплёванный, и не мог заставить себя пошевелиться. Это был очередной меткий Полинин удар. Если она задалась целью свести его со света, то у неё хорошо получалось. Зачем оружие, если можно убить словом и отношением?

Домой Деня не пошёл. Сперва хотел найти каких-то приятелей, а потом передумал, купил бутылку водки и «киндер-сюрприз», сел на ступеньке возле супермаркета, выкушал водку винтом и вернулся за новой бутылкой. Вторая пошла лучше.
Денис открывал киндер-сюрприз и думал:
«Кто-то выигрывает, а кому-то достаётся. Мне досталось. Потому приходится выпивать полторы бутылки водки за двадцать минут… Полину нужно либо уничтожить, либо терпеть… Лучше - уничтожить»
Внутри конфеты лежал расчленённый мамонт из «Ледникового периода». Денис собрал его полупьяными пальцами, посмотрел на игрушку с минуту, а потом стал плакать и бить мамонтом по ступеньке. Рядом с ним кучкой собрались таксисты. Сперва они просто смотрели, а потом стали говорить обидные вещи, показывать пальцами и смеяться. Денис одним духом опустошил бутылку, встал со ступеньки, вынул из кармана пистолет, передёрнул затвор и молча пошёл на таксистов. Смех затих. Лицо у Дениса была значительным и страшным, как у любого человека, который по живому вырезал у себя из груди остатки сердца. Таксисты благоразумно разошлись по рабочим местам, две машины немного отъехали – мало ли. Денис немного постоял на месте рассосавшегося скандала, а потом опустил голову и пошёл домой. В одной руке нёс пистолет, а второй вытирал пьяные слёзы. Шёл по пустынной улице и не знал, о чём думать. В голове было гадко. Он брёл от фонаря к фонарю и по нескольку минут стоял под каждым, в кругу света, собираясь с мыслями. Под последним фонарём лежала мёртвая рябая собака. Денис глянул на неё и покачнулся. Его развернуло на сто восемьдесят градусов, Деня запел глупую песню, подцепленную в супермаркете, и пошёл в ларёк за пивом.

Утром он проснулся в своей кровати, больной и несчастный. Денис не сразу понял, где находится и что с ним происходит. Матери дома не было. На тумбочке жизнеутверждающе лежал чудом не потерянный пистолет.
Деня со стонами сполз с кровати, сунул пистолет в носок и запихнул в дыру под ванной, чтобы хоть на время с глаз долой. «Пулей не похмеляются», - подумал он, принял душ и полез в холодильник. В холодильнике лежали половина жареной курицы и пакет кефира.
«Что такое на самом деле любовь? - думал Денис, доставая курицу. - Это смерть, отложенная на всю жизнь. Она легко найдёт тебя в любой момент, поцелует и уйдёт, а ты останешься в холодной постели. Даже последние сволочи хоть раз в жизни да чирикают в своих идиотских терновниках…»
Он выпил стакан кефира, поставил тарелку с курицей на стол и стал думать, что бы от неё отрезать, но тут его внимание привлекло какое-то движение внутри тушки. Денис кряхтя присел на корточки и заглянул в курицу. По стенкам печёного животика ползала огромная, чёрная, блестящая, вся слипшаяся муха, обалдевшая от жира и холодильника. «Я сейчас сам как эта муха, - с тоской подумал Денис. - У меня тоже слипшиеся крылья…»
Они с мухой доели курицу. Иногда он пальцем передвигал муху из самых вкусных мест.
- Подвинься, дорогая! – говорил Денис и ел.
После завтрака он выкинул кости вместе с сотрапезницей в ведро и снова подумал: «Вот и меня, как эту муху, выбросили. А ведь я даже на пиру не погулял, как она»

Полина позвонила через неделю.
- Ты не сходишь со мной на анализы? – виноватым голосом спросила она, и прибавила: – А то я уколов боюсь.
Денис вскипел от злости, наговорил ей гадостей, оделся и пошёл встречать, замирая от радости и волнения. Полина была бледна и сдержанна.
- Ты такая красивая сегодня и всегда, - сказал Денис. – А если нас кто-нибудь увидит и мужу передаст? Или ты сама этого хочешь?
- Мне всё равно… - пожала плечами Полина. - Я же тебя люблю, а не его.
Денис обалдел. Полина впервые в жизни признавалась ему в любви.
- Тогда бросай его, и всё! - горячо сказал он.
- Муж зарабатывает больше тебя, - просто, обыденным голосом ответила Полина, и до самой поликлиники они молчали.

В женской консультации Денис чувствовал себя неуютно. Правда, кроме него там были и другие мужчины, но они водили под руки своих собственных бегемотиков.
Они гордились будущим отцовством, а Деня снова страдал.
У Полины брали кровь на анализ, а он держал её за руку и мучился.
В кабинете врача, пока Полину мерили в разных ракурсах и взвешивали, чуть под землю не провалился. Особенно неприятно было, когда красивая блондинистая участковая Полины посмотрела на него серыми глазами поверх круглых очков и серьёзно заметила:
- На этом сроке интимная жизнь противопоказана. Берегите жену.
Полина видела, что Денис страдает, и улыбалась, как сытая кошка, но после поликлиники согласилась зайти к нему на чай. Возможно, ей тоже хотелось поговорить серьёзно.
«Скажу ей, пусть выбирает, - подумал Деня, - либо муж, либо я». Дома он включил водный фильтр, поставил под него большой кувшин и развалился в кресле. Открыл, было, рот, чтоб высказаться, но сделать это не получилось, он глубоко вздохнул.
- Ты хотел покоя? – спросила Полина и сморщила красивый нос.
- Я всегда хотел только тебя, но без взаимности, а теперь ты ещё и беременна от мужа.
Разговор не клеился. Полина посмотрела на Дениса странным долгим взглядом, а потом непринуждённо встала и в один коротенький шажок оказалась перед ним на коленях. Она улыбнулась, прошлась двумя пальцами по бедру Дениса и расстегнула его джинсы. Деня обалдело схватил эту руку, но вторая рука проникла гораздо глубже, отчего сладко замерло сердце и сжались мышцы мошонки.
- Ты чего? – растерянно спросил он.
- Думаешь, я тебя не хочу? – ответила Полина. – Но ты же слышал, мне сейчас нельзя. Поэтому просто расслабься…
Денис закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла. Навстречу рукам Полины ощутимо двинулась плоть. Полина немного раздвинула колени Дениса и стала совсем близка. Денису показалось, что всё его тело сделалось плюшевым, кроме, пожалуй, одного места. Сердце билось через раз от глубокой, засасывающей нежности этой странной, ласковой и жестокой женщины. Горячий и влажный рот Полины становился всё быстрее, а язык искал и находил самые чувственные многоточия…
Денис еле сдерживался, чтобы не закричать от поглотившего его удовольствия. Он ещё больше зажмурился и простонал:
- Сильнее! Крепче!
И стало сильнее и крепче. Мысли разбежались, как тараканы при свете лампы, от смешанных чувств и сухих ловких пальцев Полины. А когда горячий и твёрдый язык с бешеной энергией стал ощутим практически везде и одновременно, у Дениса возникло ощущение, что его тело стало стеклянным, прозрачным и в любую минуту может разбиться на тысячи острых осколков.
Забытая вода текла из фильтра тонкой струйкой. Кувшин медленно наполнялся. Вода осторожно подобралась к его горлышку, на мгновение задержалась у тёмной кромки на самом верху, и хлынула вниз по стенкам.

Вернулся – и очутился в старом, уютном мире детства. Дома ничего не изменилось, только мать постарела, осунулась.
- Ну, не плачь, ма, - сказал Денис. - Теперь у нас с тобой всё будет хорошо, я больше никуда не уеду. Почему бачок от унитаза течёт? Меня нет, так починить некому? Я же посылал тебе деньги.
- Зачем мне, старухе, деньги? – с обидой возразила мать. – Мне, одной, и пенсии хватало. Я их для тебя сберегла.
Денис чуть не заплакал.
- Ма-а-ам! Ну, какие деньги?! – с тоской сказал он. - Я так по тебе соскучился!
Денис спрятал портфель, пошёл в ванну и залез рукой в старый тайник. Ствол лежал на месте, правда, он подмок и отсырел, но это было поправимо.
Деня двое суток просидел дома, отсыпался, отъедался, лечил плечо.
Он наврал матери с три короба о том, где был и чем занимался, но спросить про Полину никак не мог, пока мать сама не сказала:
- А твоя Полинка-то с мужем развелась…
Сказала и отвернулась, она не любила Полину. Денис опустил голову и принялся рассматривать ногти на руке. Ноготь указательного пальца был весь жёлтый от табака.
- Давно? – равнодушно спросил он.
- Да года три уже. Потом ещё с каким-то жила, тоже разбежались, а потом и вовсе куда-то пропала, продала квартиру, что ли…
Денис почувствовал громадное облегчение с лёгким привкусом досады, как будто чаю с молоком хлебнул. Вроде и вкусно, но немного противно.
- Ты бы ещё покушал, сынок? – спросила мать.
- Не, ма, - отказался он. - Я лучше пойду по городу прошвырнусь, может, к ребятам зайду знакомым.
Он оделся в чистое, сунул пару сотен в карман, втянул дорожку и пошёл сперва по магазинам, а затем к приятелям.
Один друг Дениса уехал, двое сели, а остальные все до одного переженились, даже армейский дружок жил с миловидной женщиной, будто эпидемия прокатилась. Дениса везде встречали радостно, в связи с чем он вернулся домой только через сутки и только для того, чтобы взять денег.
- Ма, давно с друзьями не виделся, - виновато сказал он, чмокнул мать в щеку и снова улетел.
Неделю Денис гулял и поил толпу народа. Полины никто давно не видел.
«Я свободный человек! – думал Денис. – Всю жизнь начну заново. Прощай, путеводная звезда!»

Денис заказал сорокоуст о покойном Кэне, щедро пожертвовал на церковь, а заодно и подружился с протоиереем. Батюшка советовал прикупить недвижимости.
- Подумайте о престарелой родительнице, Денис Игоревич, - сказал он в частной беседе за бутылкой французского коньяка. – На старости лет нужно дать матери опору и благополучие. Отличный домик продаётся, в два этажа, с землицей, и дешево, я бы сам купил, да на что мне? А у вас семья будет.
- Да какая у меня семья? – отмахнулся Денис.
- Это сейчас вы бессемейный, но человек должен оставить потомство, - мягко произнёс батюшка и погладил бороду. - У меня прихожане есть, очень приличные люди, держат своё дело, у них дочь только институт закончила. Чудесная, благонравная девица!
- Хорошенькая? – глупо спросил Денис и устыдился.
- Кругленькая, как пышечка, - улыбнулся батюшка, - а главное, благонравная, очень приличная и верующая девица. Прекрасная мать и хозяйка получится. А у родителей серьёзное дело.
- Так что там с землицей? Думаете, выгодно брать? – быстро произнёс Денис.
- Очень выгодно, Денис Игоревич. Только дорожать будет.
«Прощай, путеводная звезда, - думал Деня, глядя в ночное небо, - яко познакомлюсь, аз окаянный, с благонравной девицей и женюсь, дабы оставить потомство…»
Но знакомиться не торопился, правда, дом посмотрел, одобрил и купил. Потом купил кабриолет красного цвета. И ещё кое-что полезное, но, по сравнению с домом, землёй и машиной, так, мелочи.

Однажды, субботним тёплым утром Дениса занесло на местный рынок. Намечались шашлыки. Он отправился выбрать мясо, заодно и в рыбный павильон зашёл. В рядах стоял крепкий, тошнотворный дух селёдочных бочек, речной рыбы и копчёной кильки. В воздухе вились полчища мух. Народ оживлённо гудел, толкался, торговался. Инвалид с баяном ходил по рядам и пел с пьяным надрывом: «А бееелый леееееебедь на прудуууу качает паааавшую звездуууу…» Грузчики грохотали тележками. «Ноги! Ноги! Ножки! – кричал грузчик, чтобы ему с тележкой дали дорогу, и, проезжая мимо жирной тётки рявкнул басом: - Окорочка!»
Денис пожалел, что не захватил с собою плеер. «Щуку копчёную возьму, что ли, - думал он. - И креветок килограмма с два, не забыть бы… А бееелый леееебедь на прудуууу… Тьфу! Вот дрянь…»
Он остановился перед каким-то прилавком, разглядывая рыбу, а потом поднял глаза и застыл соляным столбом, как жена Лота.
За прилавком, в жаре и вони, стояла его путеводная звезда и продавала селёдку.
В ту же секунду базар вымер, время остановилось. Вокруг Дениса наступила мёртвая тишина.
Полина была постаревшей, ужасно худой и какой-то замученной. Вокруг рта у неё прорезались морщины, на нижней губе безвольно висела незажжённая сигарета. Костлявые плечи сгорели и шелушились. Полина сутулилась. Рыжие волосы она остригла и выкрасила в блонд, что совершенно ей не шло. Денис просто поразился, насколько она изменилась. Он запросто мог бы пройти мимо и совершенно не узнать её.
«А ведь я её больше не люблю!» - со страхом подумал Денис и вдруг ощутил тяжелое, по-настоящему непоправимое горе.
- Вам чего? – грубо спросила Полина, подняла на него глаза и тоже замерла, как будто заглянула в лицо Горгоны.
Она смотрела на Дениса, и тот вдруг увидел себя со стороны – дорого одетый, подтянутый, ухоженный, чисто выбритый молодой мужик, поражённо её разглядывающий. А потом во взгляде Полины сквозь безграничное изумление проступил самый настоящий ужас. Она густо покраснела и дважды моргнула, совершенно беспомощно, не отводя глаз от его лица. Никогда раньше у прежней, наглой и гордой Полины не было такого униженного взгляда. Денис почувствовал себя неловко. Лучше всего было развернуться и уйти, сделать вид, что не узнал Полину, но он не мог сдвинуться с места и всё смотрел на неё со страхом и любопытством, как на какое-то гадкое насекомое. «Так за что же я её любил? – поражённо думал он. – Неужели за красоту? Выходит, меня поработила оболочка? Я страдал столько лет из-за сброшенного панциря?!» Он опустил глаза. Из-под прилавка виднелись ноги Полины в рваных вьетнамках. Похоже, она не пила, а просто очень нуждалась, потому и пошла продавать селёдку. А Полина всё так же просила его уйти своими сухими глазами, полными ужаса.
Мальчишка-оборванец стянул у неё из-под носа большую безголовую скумбрию и с рыбой в руке припустил наутёк, ловко лавируя среди людей. Денис проследил за ним взглядом. Морок исчез, в уши ворвался базарный шум, крики торговок, грохот тележек.
И тогда он улыбнулся, шагнул к прилавку и спокойно сказал:
- Привет, Полина! Как дела? Мне килограмм селёдки взвесь, пожалуйста, и триста грамм тюльки пряного посола.
- Привет, Денис. Балтийской или черноморской? – спросила Полина и язвительно улыбнулась.
«Даже если я умру, всё равно не перестану ощущать твою нежную руку в моей…» - вспомнил Денис и ужаснулся.
А потом открыл рот и сказал:
- Балтийской…

Да и после прохождения любви чувствует боль - от ее прохождения...

Скорее, так.
Хотя - у кого как.

Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную Иногда усталую, бесполезную, Иногда нелепую, несуразную, бестолковую, нелюбезную, безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную, Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли. А потом его нарядили и погребли.